Оскар Рабин. Автопортрет с паспортами. Три цвета: Красный.

Первый, советский паспорт Оскар Рабин получил в 44 году в Латвии, на родине матери. В графе национальность поставили « латыш ».  Учился живописи, разгружал вагоны, жил в бараке.

При Брежневе серпастый-молоткастый с пафосом отобрали. Писал бараки, сеял с лианозовскими единомышленниками идеи нонконформизма, выставлялся в тайных « квартирниках ». Бараки, написанные, покупались заезжими коллекцинерами. Коллекционеры с холстами выслеживались милиционерами. Оттепель - первые персональные выставки Рабина за рубежом. Советская пресса чутко отзывается на новые веяния в искусстве - обличительными статьями. Сентябрьским утром 60-го года Оскар Рабин проснулся знаменитым: у газеты « Московский комсомолец » был прекрасный рейтинг, у статьи –серьезный заказчик на Лубянке, а заголовок « Жрецы помойки №8 » сразу бросался в глаза.  Почти пятнадцать лет подобной славы определили судьбу выставки нонконформистов на пустыре в Беляево - « Бульдозерной выставки », которая продержалась лишь несколько десятков минут. Нынешней осенью ей ровно 40 лет. Четыре года спустя, загнивающая в капитализме и пороках Франция поселила изгнанника в квартиру-мастерскую с видом на Национальный центр культуры и искусства имени Жоржа Помпиду. И вручила свой паспорт.

При Путине, с почестями, выдали паспорт Российской Федерации.  Посыпались госпремии: « Инновация » -за творческий вклад в развитие современного искусства. Звания: почетного академика Российской академии художеств. Награды: орден Российской академии « За служение искусству ». И выставка: в Третьяковской галерее – « Три жизни » …

Жизнь № 1.

C самого детства вся моя жизнь складывалась там – в этом, в общем, довольно оригинальном и необычном политическом сообществе.  Сейчас, когда я уже больше тридцати лет живу в других условиях, конечно, мне это кажется и абсурдом, и глупостью. Но, знаете, свои преимущества тоже были. Колорит, настроение – для моих картин, где я изображал жизнь, это в общем, был плюс. Хотя, конечно, не могу сказать, что жить было особенно весело. Невозможно было официально выставить картины – только « по-черному », с определенной угрозой. Власти считали это враждебными действиями. Невозможно было официально продать картины. Абсурд – ни меня, ни многих моих друзей не считали за художников, требовали, чтобы мы где-то работали официально – на любой работе, кроме художественной. Это само по себе уже такая нелепость, которую в Париже, например, даже трудно объяснить.

А « бульзозерная выставка » началась с того, что я с группой моих товарищей-художников направил письмо в Моссовет. Мы сообщали, что намерены устроить « показ картин » на московском пустыре 15 сентября 1974 года с двенадцати до двух часов. Наутро мне позвонил чиновник из отдела культуры Моссовета.  Моментальная реакция властей подтверждала подозрение, что наши телефоны прослушивались. Потянулись бесконечные совещания. Нам выдвигались возражения юридического характера, которые мы легко отбрасывали: в СССР еще никогда не проводились художественные выставки на открытом воздухе, и на этот счет не существовало никаких законов. Формально ее запретить не решились. Однако иллюзий никаких не было: нам предстояло оставаться настороже.

То, что произошло в день выставки на пустыре напоминала театр абсурда. Всюду виднелись милицейские машины, но милиционеров в форме было немного. Зато было много здоровенных молодцев в штатском с лопатами в руках. Кроме того, стояли бульдозеры, поливальные машины и грузовики с готовыми для посадки деревцами: власти решили именно сейчас разбить на пустыре парк. Иностранные корреспонденты и дипломаты ждали, какие будут наши дальнейшие действия. И тут началось побоище: у нас начали силой вырывать картины, пытались вырвать у меня, но я вцепился и стоял насмерть. В конце концов все-таки вырвали. Завелись бульдозеры. Я увидел, что моя картина, разорванная, валяется в грязи. Бульдозер, рыча, медленно двигался все ближе, и я бросился наперерез, уцепился за верхний край ножа и стал перебирать ногами по собранной бульдозером земле, иначе бы меня затянуло под нож, а там — и под машину. Мой сын и его друг бросились ко мне и тоже ухватились за нож бульдозера. К водителю подбежал человек в штатском и приказал ему остановиться. Но « танкист » был то ли пьян, то ли слишком возбужден и, наоборот, нажал на акселератор. Не знаю, чем бы это все кончилось, но один из американских корреспондентов рванулся к шоферу и выключил зажигание. Тут же ко мне и к моему сыну Саше подскочили « трудящиеся », и со скрученными за спиной руками нас втолкнули в стоящую рядом машину. Помню гигантскую, двухметровую фигуру приехавшего в Москву ленинградского художника Жени Рухина: « герои субботника », матерясь и крича, волокли Женю по развороченной глине…Всего было задержано пятьдесят человек, но перед судом, как нам заявили, предстанут лишь несколько, в том числе и я.

Избавиться от меня хотели маниакально. Домой приходили « доброжелатели » и уговаривали эмигрировать. Вызов из Израиля от неизвестного мне лица. Из страны уже выдавили Эдуарда Зеленина, Олега Целкова, Юрия Жарких, Алексея Хвостенко…Однажды мы получили открытки из ОВИРа. Спрашивали, не согласны ли мы на турпоездку на Запад. Для нас был важен сам принцип свободы передвижения: поехали по турвизе, свободно вернулись…

Жизнь №2.

 Шесть наших туристических парижских месяцев промелькнули незаметно. Мы с Валей много работали, ходили по музеям. И вдруг вспомнили историю о том, как Мстислава Ростроповича и Галину Вишневскую лишали советского гражданства! В тот же вечер мы решили возвращаться в Москву, но нас упредили. Вечером 22 июня 1978 года Генконсул зачитал мне по бумажке: « Указом Президиума Верховного Совета СССР решено лишить советского гражданства Рабина Оскара Яковлевича в связи с тем, что его деятельность позорит звание советского гражданина ». Я вышел на улицу, и все поплыло у меня перед глазами. Была пятница, в этот день недалеко от Люксембургского сада проходил вернисаж « Святое искусство », где висело несколько наших с Валей картин. Я пришел туда, и новость мгновенно распространилась. Надо было встречаться с журналистами, а мной овладело полное отупение.

Здесь для меня все было новым, я ведь никогда вообще не был на Западе, ни в одной стране, даже социалистической. А тут первая страна - и сразу Франция, сразу Париж. Несколько лет я пробовал передать на холстах то, где я живу сегодня. Но это не всегда удачно получалось. Я пришел к тому, что надо просто смотреть и искать то, что мне нравится, что я люблю вот здесь — исходить из этого, а не лезть в проблемы, которые на самом деле не мои. Наверное, я плохой француз. Проблемы есть везде, и во Франции они не менее острые, чем везде, – но я не чувствую их близко к сердцу.  После того, как я это понял, у меня дело пошло лучше. Оказалось, что я все-таки люблю здесь очень многое. И в работах появилось больше лирики, к которой меня, в общем, и в России всегда тянуло. Там было просто некогда — надо паспорта рисовать, газеты, откликаться на события, которые меня волновали… Вот картина, с черёмухой. Я, к своему удивлению, обнаружил, что ее тут садят, в Булонском лесу. Даже ягоды находил.

     Ситуация в западном искусстве такова, что хотя назвать это буквально диктатурой нечестно, но и равенства возможностей, конечно, совершенно никакого. Вплоть до какой-то глупости и абсурда. Существует буквально интеллектуальный шантаж: попробуйте вот так сказать где-то вслух, что вам не нравится современное искусство, с вами даже не будут спорить, но вас будут презирать и думать: « ну да, что с ним говорить, если человек не понимает? » Рядом со мной Центр Помпиду, и я иногда хожу на выставки. В залах, где современное искусство, особенно второй половины ХХ века, не так уж много людей. Они ходят – и даже вслух не обмениваются мнениями. Никаких споров, как будто приемлемо все и ясно, все нормально. А чего уж там нормально? Например, остановится человек перед знаменитым « Фонтаном » Дюшана. Эта работа, правда, столетней давности, но от этого она не менее актуальна. Она представляет собой унитаз. И, что интересно, он стоит за стеклом. Первый вопрос – почему за стеклом? Остальные объекты там без стекла. Музейные работники боятся, что граффити какое-нибудь на нем нарисуют? Но это еще не все, им кажется, что люди настолько дикие и глупые, и настолько ничего не понимают, что рядом установлен телефон. Можно поднять трубку и попросить, чтобы вам объяснили, что это такое. Это – официальное искусство, оплаченное государством. И по всему миру сотни дворцов, как Центр Помпиду, наполненных примерно одними и теми же картинами, скульптурами одних и тех же авторов. Есть от ста до двухсот фамилий, которые повторяются во всем мире практически без каких-то национальных признаков искусства, без персонального видения. Одно из, так сказать, правил – как можно меньше проявлять личного, индивидуального. Но, когда все уже испробовано, я уверен, вернутся к живописи.  Дэмьен Херст, кажется, покончил с распиливанием акул. Он понял, что этим можно удивить один раз, и возвращается к картинам. Да и наш Илья Кабаков заявил, что его инсталляции разобрали и определили в подвал, а сам он снова пишет картины. Придет время, и появятся новые гении, как в свое время пришли Леонардо да Винчи, Рафаэль, Рембрандт и Гойя. Этот эксперимент подготовит почву для нового рывка в культуре. В ХХ веке великие открытия и прорывы пришлись на науку и технику, тогда как раньше они совершались в искусстве и в литературе. Но на все области гениальности не хватает.

Один знаменитый американский галерист объяснял: « Вот стоит на улице мусорный бак. Я прикажу его внести в галерею и позвоню клиенту. Он придет и купит бак за сотни тысяч долларов ». Галерист может это сделать — сработает его авторитет. Замечательно на эту тему говорил тот же умница Кабаков. Что такое хорошо и что такое плохо, кого « поднять » и кого « опустить », в искусстве решают « носы ». Их во всем мире около тридцати — это самые видные арт-критики, галеристы типа Саатчи и Гагосяна, кураторы и очень богатые люди, которые поддерживают искусство своими финансами. Их группа и держит весь многомиллионный рынок и решает судьбы искусства. Если у вас есть Кунс, Херст или Уорхол, значит, вы состоите в этом клубе миллиардеров.

О себе трудно говорить, потому что с собой живешь каждый день, нет такой резкой перемены.  Мне кажется, я принципиально не изменился за эти 36 французских лет. Как художник я сформировался в России. Влияний на себе не испытывал, манеру не менял, творческое кредо мое тоже осталось прежним. Какими были, такими и остались и Лианозово, и Москва. И присутствуют у меня в картинах нисколько не меньше, чем Париж, чем Франция. В общем, все это у меня перемешалось, я даже на холстах иногда путаю буквы латинские с русскими, слова и т.д. Это нормально. Какие-то элементы с русскими сюжетами попадаются – и наоборот. Не то, что я это так уж специально делаю, но жизнь так сложилась, что, действительно, все это во мне перемешалось, и все это присутствует одновременно. Пробовал много раз писать французский паспорт, но всё неудачно: оказывается только советсткий я и мог серьезно написать, и даже теперешний русский – это просто формальные документы, за ними ничего не стоит ни жизни, ни судьбы, ни моей, ни народа – обычная чиновничья бумажка. Тогда можно любую бумажку написать, билетик. Это не мой сюжет.  Картина не соврет. В жизни еще можно что-то взболтнуть, а по картине­­   сразу видно - холодная… Был случай, когда Ле Пэн прорвался во второй тур, Франция вся кипела страстями. Я вышел на улицу, как раз был митинг, вернулся под свежим впечатлением, попытался все это написать – не вышло. Картина бездушная.

Я не думаю, что французов глубоко трогает моя живопись. Но, это люди, которым просто родственно то мое состояние, то мое чувство, которое я испытывал и пытался передать в своих работах. И тут не обязательно объяснять сюжет и персонажей, предметы, которые, может быть, действительно, несколько специфичны. Есть само состояние и настроение этих вещей… В общем, люди-то все одинаковые, чувства-то у всех одинаковые – и грусть, и радость. И если твои выразительные средства и возможности достигают такого уровня, что и другие люди разделяют с тобой твои эмоции, то ты можешь быть вполне спокоен.

Жизнь №3.

Российский паспорт вручил мне Александр Авдеев, когда он был послом во Франции. Произошло это в значительной степени случайно. Свершила чудо женщина, причем француженка - Шарлотт Валигора. Эта энтузиастка русской живописи написала письмо французскому президенту. Из его канцелярии это послание прямым ходом поступило в посольство России. И вдруг Авдеев приезжает ко мне вроде бы картинки посмотреть. А начинает с другого: « Официальная часть — сперва… В общем, мы предлагаем вам или российский паспорт, или постоянную визу ». Я выбрал паспорт. С меня попросили только три фотографии. Анкетку даже сам консул за меня заполнил…

Дом у человека по-настоящему – один. И у меня он в Париже: работается хорошо, и жить хорошо, спокойно. Все мои 50 лет в России я мечтал о том, чтобы у меня были такие условия. Я спокойно работаю, рисую, как я хочу, никто мне ничего не указывает. Кроме того, имею возможность показать свои работы и жить на средства от моих работ. Собственно, то, о чем я мечтал всю жизнь там, но там это мне, как правило, не удавалось. Приезжаю в Москву редко, только на выставки. Больше двух недель мне там делать нечего. Слежу, конечно, за тем, что происходит в России. Путинский сегодняшний рейтинг – это карикатура, точно так же, как и сталинский был. Не надо считать людей за идиотов: они понимают, что говорить правду – рискованно. Начиная с местного начальства, ибо они служат этой власти. Категория людей, интеллигенция, которая подписала открытое письмо по Крыму – это в основном те, кто всю жизнь служили власти. « Кымнаш » – конечно, весь мир возмущен этим и нормально никому это не может нравиться: вот вам подарят что-то, а потом придут и со словами « Я передумал » заберут. Также и с журналистами: либо вы страшно известный и у вас свой орган печати, либо у вас нет другого выхода, как расставлять в статье или репортаже те акценты, которые нужны этому изданию и в соответствии с ориентацией издания. Но Россия живет не по закону, а по понятиям, как в средневековье.  Она вовсе не сошла с ума, как это кажется многим порядочным людям, а пытается таким весьма спорным и диким образом защитить свои национальные интересы. И в этом, а не только и не столько в эффекте от деятельности контролируемых властью средств массовой информации, кроется разгадка тайны пресловутых « 86 процентов », голосующих за войну, за власть и « за все хорошее против всего плохого ». Списывать сегодняшние общественные настроения исключительно на пропаганду — значит заниматься успокоительным и бесполезным либеральным самообманом.  Жизнь так устроена -нам всегда хочется, чтобы все любили друг друга, но, к сожалению, миром правят иные законы. Человек все, что ему попадается под руки использует для своей пользы. Теперешние отношения с западом Путин пытается рвать и делает вид, что рвет, но как -то так, что это не касается его лично или его окруения. Сейчас вот что-то с регистрацией двойного гражданства придумали… Зачем? Только ли для того, чтобы прижать своих чиновников? …

Если бы была машина времени? Не знаю, сам часто себя спрашиваю. Конечно, хочется сказать, что жил бы так же, да еще и похлеще. Хотя, куда - похлеще, когда и так меня выслали и отобрали паспорт. Сейчас я уже по-другому немножко на жизнь смотрю. Тогда мне эта борьба казалась… ну, не то, чтоб « жизнь за это отдать », но каким -то невероятным событием в государстве в плане культуры, что ради этого стоило рискнуть свободой. Масса народа совершенно не верила и довольно открыто говорила, что все эти художники и протесты – выдумки КГБ, чтобы отвлечь внимание от каких-то серьезных проблем. Была же тогда цель у Америки любыми путями ослабить СССР и в итоге не только ослабили, но и ликвидировали это государство. Получилось у них, может, не то, что хотели, потому что сейчас надо снова думать, что делать с Россией.  Американцы тратят меньше денег на антироссийскую пропаганду, чем Россия на антиамериканскую. Интересно, вернутся ли в Россию глушилки?

Чем больше я живу, тем больше мне кажется, что, в общем, все-таки не три жизни, а две. И когда меня спрашивают, какой я художник – французский, русский — я отвечаю: советский.

Беседовала Наталья Богдановская